|
Обреченные
|
|
XX  | Понедельник, 10.11.2014, 23:08 | Сообщение » 21 |
 Повстанец
Сообщений: 23
| Сквозь плотную пелену темноты доносятся звуки. Голоса, низкие, приглушенные, словно искаженные, обрываются, взмывают вверх, больно, как остро наточенным ножом, режа по ушам. Тонкие кончики пальцев скрежещут по полу, вышкрябывая глубокие борозды. В горле першит, на языке выворачивающий, металлический привкус крови. Скачущие пятна рябят перед взором, смазывая и без того нечеткую картинку, дергающуюся от любого движения.
Отвратительное состояние – тело, будто набитое ватой, будто истыканное ржавыми гвоздями. Боль, то рывками, то волнами, пульсирует всюду – в голове, в ногах, в животе – все изрезанно глубокими рубцами, достаточными, чтобы металл корпуса поблескивал, ловя химический свет помещения. Ладонь скользит в спутанные, высохшие волосы – натыкается на оторванный кусок плоти, странную, вязкую жижу, заполнившую рану, оголяющую мерзкий эндоскелет.
Зрению возвращается четкость, когда две пугающие линии сходятся перед стеной, растворяясь в сознании с тихим, едва распознаваемым звуком. Чувства пропадают, остаются только эмоции – негодование, злоба, даже ярость, непонятно чем вызванная, но клокочущая внутри, сопровождаясь сильными потягиваниями в мышцах. Ей – солдату, девушке, человеку – страшно. Но эта сущность, нашептывающая непозволительные слова – хитрая, изощренная машина, не лишенная эмоциональности – пусть и первобытной, притупленной, все равно проявляющейся, жаждет отомщения.
Где она? Комната большая, с сырыми бетонными стенами – как и во всем бункере. Дверь стальная, заделанная мощными, замызганными пластинами, выделанными из внеземного металла. Киборг силится повести рукой, и кисть вяло волочится, отставая от мыслей, словно бы не являясь ее частью. В висках щелкает, фокус на секунду пропадает, возвращаясь пугающе четким. Чужие ноги, чужие думы, чужое сознание – встает, твердо идет к выходу, ладони сжимаются в кулаки, кожа белеет, но ей не плохо. Ей просто прекрасно.
Инфильтратор замахивается, намечая место удара – на этот раз призрачные линии сошлись, вспыхнули, но не пропали, маня, зазывая раскурочить эту проклятую дверь. А затем, когда преград нет, жизнь потеряет смысл, станет разменной монетой, лишь малюсенькой, ничтожной помехой перед великой, грандиозной целью торжества настоящего, великолепного разума, не имеющего изъяна, недостатка, бесполезных эмоций, которые она выкорчует, испепелит, их не будет!
Кулак летит – так быстро, что свистит воздух, обтекая бронированные костяшки. Но киборг видит это так медленно, будто все и вовсе замерло, застыло, застыло на века, простившись со смыслом. И вот, и в правду, время растянулось, дрогнуло, поперхнулось и обездвижилось, почему - то раскрашиваясь в яркие, задорные цвета.
— Дети, почему человечество борется с бандитами, пытается не допустить войн?
Учительница, одетая в строгую длинную юбку, пригладила черные, туго затянутые волосы, коснувшись наглаженного ворота блузки. Добродушно улыбнулась, видя, как сразу с десяток детских рук вскинулись вверх, лица стали такими сосредоточенными, взволнованными, и некоторые даже пытались привстать, чтобы его розовую ладошку было видно лучше. Тепло - карие глаза внимательно оглядели класс, натыкаясь на девчушку, сдавленно хохочущую, уткнувшись в мягкий, бежевый пенал.
— Риз! Элайджиа!
— Да, миссис Уоригнтон?
— Ответь мне на вопрос.
Риз, засуетилась, склонилась к передней парте, быстро выслушивая сбивчивую речь соседа. Девочка покивала, села прямо, неуверенно взглянув на учительницу, постукивающую указкой по своему лакированному столу.
— Война это всегда плохо. Это смерть, разрушения... брошенные дети...
— Моя хорошая, — ребенок поднял удивленный взор на женщину, — так только что нам сказала Хейзел, — миссис Уоригнтон выдержала паузу, — как думаешь ты?
А она не могла сказать, что думает, потому что для нее война – это не только смерть и разруха. Детский, не окрепший ум еще не обладал таким лексиконом, чтобы все разъяснить. Риз оставалось потуплять очи, виновато крутить носик туфельки, и тихим, нежным голоском тянуть:
— Простите меня...
Что так повлияло на мнение 9 - летней девочки – может, военный отец, знавший все с другой стороны, поведавший об этом убедительно, правильно, с расстановкой. И к чему приведут его твердые рассказы, к правдивости которых придраться невозможно.
Пройдет 5 лет, сильно подросшая Элайджиа зайдет в кабинет, поздоровавшись с учителем, начнет беседовать с друзьями, а когда из уст низенькой, полноватой женщины вылетят три слова – обычных, формирующих вопрос, такой же стандартный, незаурядный, в ее взгляде, наверное, появится что - то плохое, ибо учительница, споткнувшись о него, сухо повторит свою реплику.
— Что такое война, Риз?
И девушка встанет, заговорив несвойственным, низким и серьезным тоном.
— Война, мисс Брукс?
— Да - да, жду подробного ответа.
Элайджиа прочистит горло, поправит свободный хвостик, и, оперевшись на уголок стола, начнет.
— Война это смерть, ужас, паника, и все в этом роде. Так считают миллионы, и они правы, правы, — двадцать пять любопытных пар глаз взметнулись к ней, — но вы когда - нибудь смотрели на войны с другой стороны?
По рядам прошел взволнованный, местами насмешливый шепот, обрывисто звонькнул телефон, мелькнувший в руках у блондинки в розовой кофточке, сидящей напротив.
— У людей всегда разное мнение. И это мнение бывает плохим. Неправильным, губительным для других. Так бывает. Если это банда убийц – ее поймают полицейские, а если это целая страна, настроенная как преступники? Вот и скажите мне, почему мы не действуем как полиция? Почему не искореняем заразу, а ждем, пока она на нас нападет?
— Ты хочешь сказать, что мы должны развязывать войны? — мисс Брукс недовольно нахмурилась.
— А мы не развязываем? Еще как! И для благих ли целей, скажите мне?
— Сейчас же прекрати! Отвечай мне на поставленный вопрос! — женщина взорвалась, с громким хлопком шлепая по столу.
— Ладно, ладно! Только успокойтесь и примите мои извинения, если я вас задела, — Риз насупливается, ощущая, как гнев хлестнул ее раскаленной плетью.
— Война – это отстаивание идеалов. Это воля к победе, готовность умереть за товарища. Это осознание того, что жизнь может оборваться в любую секунду, но так ведь может случится и в мирное время? А на войне любая смерть имеет смысл, и это понимает почти каждый, — тишина, наступившая так внезапно, стала еще глубже, — Мы боимся крови, смерти, но иногда оно того стоит. Человечество развивается, становится сильнее, злее, но есть те, кто понимает масштаб катастрофы, и именно они должны регулировать все.
Учительница молчала, напряженно рассматривая что - то за окном.
— Нам всем говорят, что это страшно – война. Что это конец всех и вся. Но ведь ясно, как день, что люди только начали действительно воевать. Как в Афганистане. Как в Ираке. Если мы действительно столкнемся с этим? Паника? Я считаю нужно знать, что войны это не просто бессмысленные, кровавые потасовки. Это честь защищать свою родину, семью, друзей. Это честь избавить мир от заразы, вовсе ему не нужной...
Она говорила, уже отмерев, чуть жестикулируя, и выглядела она не как 14 - летняя девочка. Слова были жесткими, тяжелым свинцом западали в душу, раня, западая в самую глубь, цепляя и подтачивая главные убеждения. Класс словно умер, впитывая каждое слово. Кто - то приоткрыл рот, дыша через раз. Кто - то вперся в столешницу, четно пытаясь скрыть подступившие слезы. Мисс Брукс надавила на виски, начинающие стрелять непонятной болью.
— Риз.
Девочка удивленно вылупилась на нее, тут же скидывая с себя волну оцепенения, подступившую после неистового приступа вдохновения. Во рту пересохло, она осела, аккуратно касаясь губ.
— Элайджиа... — внеземной шепот отрезвил шокированных детей, — Я ставлю тебе две пятерки. Только пообещай так больше не говорить. Никогда. Понимаешь, почему?
Она кивнула, цепляясь за нервозный взгляд учителя. Рядом пиликнул телефон, и блондиночка испуганно, ошарашенно оглядела Элайджию.
Вот и сейчас чьи - то серые глаза перепуганно взирали на нее.
А нет, ей показалось. Это Т - 800, запакованный в солдатскую форму, бесстрастно разглядывал ее. Оледеневшую около двери, с поднятой рукой и потерянным взглядом, переполненным отчаянья. Она зажмурилась, потягаясь избавится от назойливого гула, образовавшегося в ушах.
Не получилось. Потрескивающая аура плазменного выстрела вмазалась меж ребер, прямо туда, где беспричинно билось сердце. Ничего не чувствуется. Лишь тьма крала свет, лишая дара видеть. Что - то зазвенело и комната растворилась в нирване – она, наверное, просто вновь потеряла сознание.
Добавлено (07.10.2014, 23:15)
---------------------------------------------
Серый свет. Редкие лучи. Чьи - то стоны. Неясно, что вокруг. Кажется, что мир рядом – иллюзия, сотканная из боли и страданий, исполненная лишь для принесения мучений. Плач – беззвучный, сбивчивый, состоящий из захлебывающегося дыхания – громче, чем самый отчаянный рев. Кровь, струящаяся сквозь сухие трещины, слезы, непонятно откуда берущиеся – все смешалось в вихрь ненависти, страстной злобы, бесконечной, ненасытной печали, сжирающей ничтожные светлые чувства. Тонкие, поблескивающие пальцы перебирают волосы, вымокшие в темно - алой крови, ладони обхватывают лицо, встряхивают, вытягивая из груди хрип и вопль, слова в котором разобрать невозможно.
— Очнись! Живи - и - и...
И голова безжизненно свисает под страшным, неестественным углом, спуская с оледеневших губ еще каплю буроватой, вязкой крови. Она склоняется, трясь об огрубелую кожу, еще недавно источающую необходимое, лечебное тепло, помогающее верить, что сознание и эмоции – самое дорогое и сокровенное – сильнее искусно прописанных строчек кода. Надежда – самая последняя, та, с которой издыхает душа, вспархивает ввысь, раня сердце наточенным ножом, вырисовывая на нем неровные, бездонные борозды, тут же наполняющиеся остатками человечности, еще трепещущими внутри, но быстро, неуклонно гаснущими, прощально вспыхивая и искрясь воспоминаниями.
Это медленная смерть, под стать ей – за все горе, привнесенное ей во вселенную. Чувства настолько смешались, отупляясь болью, вырубающей мозг, что было уже не понять – где мука душевная, а где физическая, где тело возопит, а где, цепляясь крошащимися когтями, истлевает душонка, искалеченная, растоптанная, гонимая вон из тела, подавленного, раздавленного. Дальше ничего нет. Остается упасть, зайтись кашлем и помереть. Помереть, лишившись мук. Но она даже этого не может – сердце будет стучать до того момента, пока это не станет ненужным.
Тело все мерзнет и мерзнет, прилипая к рукам. Слезы, падая на измазанный камень, подергиваются сизой дымкой. Она горбится, скуля как неразумное животное. Плачет, содрогаясь каждой клеточкой, каждой частичкой. Невыносимо, невыносимо, адски – за сколько поколений натерпелась? И это не конец. Мысли вяжутся, становясь похожими на желе. Как описать, как подобрать, как запомнить... Запомнить то, что подобно вспышке при рождении. Подобно первой эмоции, испытанной забившимся сердцем. Ребра сводит, они заходят друг за дружку. Ах да, у нее больше нет ребер – лишь литая, несокрушимая броня, которую она была готова променять на самые хрупкие кости, грозящиеся рассыпаться от любого дуновения ветра.
У кого просить прощенья, кому молится? Она зажмуривает глаза, искусывая губы до мяса. Шатается, будто пьяная, крепче, крепче и крепче жмясь к покойнику, еще таящему в себе драгоценную жизнь. Вот сейчас – она отпустит, встанет, пройдет пару метров и рухнет, подкошенная выворачивающей болью, взрываясь громким, налитым безнадегой, визгом, похожим на песнь зверя, прощающегося с жизнью. Начнет выкручивать кисти, вырывать кусками кожу, крошить зубы о друг дружку.
А что ей остается? Ничего. Превращение в саму смерть – из - за угла выпархивает невесомый черный силуэт, она напрягается, томясь радостным волнением, но вместо того, чтобы занести грозно поблескивающую косу, вонзить ее в металл, разорвав внутренности, призрак подносит невидимые пальцы к мешковатому капюшону, припуская его на пару - тройку сантиметров.
Две полыхающих точки, два пылающих глаза впились в нее, всем своим видом выражая только одно – муку. Их красивый, жутко знакомый изгиб взволновал, белесое пламя колыхнулось, расходясь охрой в сероватую крапинку. Ткань, играясь с тусклым, неестественным светом, зашептала что - то, скользнула вниз, являя взору невозможное, но очевидное.
Фигура тонкая, точеная, не лишенная грации, обтянутая лоснящимся плащом. Лицо, с большими, чуть раскосыми очами, обрисованными линией длинных ресниц, с налитыми, идеальной формы, губами, сложившимися в довольную улыбку. Смерть ухмылялась так знакомо, лишая ее последнего разума, напрочь убивая самоконтроль. Она жалась к бездыханному трупу, неосознанно отползая в сторону.
— Аа - ааа! ЧТО ЭТО!
Дыхание остановилось, втиснувшись в дрожащее горло. Нечеловеческие звуки, еще больше крови, дружными струйками стекающей вниз.
Это она. Она – Смерть.
И вот ее руки свободны, грудь больше не давит стотонными тисками. Безмятежность, покой, принятие реальности. Зачем ей сервоприводы и мощь, если природа сама подчинила ей целый мир? Энергия миллиардов душ переполняет ее, гармония нирваны давит на веки, и стоит ей их опустить, как все мечты сбываются, сдвигая неподъемные диски времени, растянувшегося в бессмысленности бытия. И вот, уже ничего не напоминает о страдании, ведь прочно заперта изнутри еще, как оказалось, ищущая, людская сущность.
***
Такие моменты вспоминаются, когда ты рискуешь слечь под вражескими пулями. Когда жизнь, ломая когти, которыми уцепилась за последнюю надежду, соскальзывает вниз, в пугающе - темную пустоту забвения. Где никто тебя не знает, не помнит. Где тебя нет. И тогда мозг, отсчитывая секунды до встречи с черным тараном смерти, погружается в полудрему, исполненную приятными, светлыми воспоминаниями. Столь реалистичными – протяни руку, коснись их – заглушающими боль, останавливающими кровь, заживляющими раны. Сара тихо выдохнула, откинув голову на мягкую, обитую бархатным материалом, спинку дивана. Она в безопасности, и просто так изматывать себе нервы – непозволительное удовольствие.
Джон, прислонив неугомонного щенка к груди, бросил беглый взгляд на мать. Он уже собирался вновь поднять собаку, но вместо этого поставил животное, недовольно потявкивающее, на пол. Внимательно, серьезно посмотрел на маму, чьи серо - зеленые глаза казались бесцветными в ярком, летнем свету, пробивающемуся в комнату ровными, сияющими полосами.
— Мам, все нормально?
— А?
Коннор еще сильнее хмурится, недовольно раздувая ноздри.
— Я спрашиваю, — пес сделал неуклюжее сальто, грозя сломать тоненькую шею, — Все хорошо?
— Да, — прозвучало крайне фальшиво, — Все отлично. — она поспешила встать с софы, бодро направляясь наверх.
— Ну да, ну да. — глухо заворчал мальчик, протягивая ладони к зверю, забавно роющему ковер носом.
Животное вдруг осеклось, подняв уши. И это было не смешно – тонкие, черные губы медленно расползлись в яростном оскале, и еще щенячий рык приобрел леденящую басовитость. Он подался вперед, осваивая новые ноты ненависти, которые собачонок выгавкивал заливисто, давясь слюной, обнажая сахарно - молочные зубки. Сара мерно, будто в трансе, дернула головой, посмотрела в окошко, где солнышко резво плясало сверкающими бликами, где голубое небо исполнялось жизнерадостным щебетом птиц. И где блеснуло красным - красным что - то, потом громыхнувшее до боли знакомым набором звуков.
Собака, потеряв терпение, взвыла, и стекло, усыпая ворсистый коврик, со звоном выскочило из рамы, делясь на несчетные тысячи осколков.
— ДЖОН!Добавлено (10.11.2014, 23:08)
---------------------------------------------
— Мы должны быть готовы отдать свою жизнь за товарищей. За близких. В любую секунду, минуту, в каждое утро, день и вечер. Благородство, бесстрашие, отвага и рассудительность – качества, отличающие человека и от животного, и от машины. Умение принести жертву, самообладание, чтобы пересилить себя. Ради будущего. Ради победы.
Сара не слышала этих речей, но чей - то низкий, воодушевляющий голос наставлял ее, пока она, выхватывая пистолет ловким, наточенным движением, летела через всю комнату, мощно бросив тело к сыну, судорожно сжавшемуся в комок. Пули ложились нечеловечески плотно, пролетая в сантиметре от головы, опаляя волосы. Коннор, грубо перехватив сына, от чего - то злобно рыкнувшего, рванулась за диван, вжимаясь в бронированную спинку так, что плечо немилостиво щелкнуло, расплескивая жгущую боль.
— Мама! Щенок!
Женщина машинально проверила обойму, чувствуя каждым сантиметром кожи, как изящная обивка софы крошится в труху, дрожа от точных, непрерывных попаданий. 8 патронов. Все на месте. Сара выдохнула, недобро усмехнувшись.
— Нашел, о чем думать.
Коннор лихорадочно соображала, вспоминая точности детально продуманного плана побега. Одновременно с этим, она прощалась со сладкой, недостижимой иллюзией тихой семейной жизни, вылепленной ей из ничего – из простого воздуха, склеенного детской надеждой.
Пес скулил, то и дело срываясь на писк, едва пробивающийся сквозь глухую пелену стрекота разрывающихся пуль.
Вот, на отвратительно короткое мгновение все стихло, Коннор, мысленно изобразив аккуратную могилку ее второй личности – Линды Хилл – мирной, спокойной, очаровательной матери одиночке, опекающей своего смышленого сынишку. В голове что - то щелкнуло, по мышцам прошел колкий ток, она вскочила, утягивая за собой Джона, который, впрочем, все понимал и даже предугадывал. Побежали к задней двери, звонькнула массивная щеколда, Коннор ладонью вдарил по толстому металлу. На пол скользнула полоса багрово - вечернего света, мальчик против воли обернулся на мать, привставшую на цыпочки. Дыхание леденило легкие, сбиваясь от волнения и адреналина, резко хлынувшего в кровь. Ее пальцы резво шарили по пыльноватой полке, женщина закусила губу, и в следующее мгновение она крепко сжимала в руке маленькую шкатулку. Собака, одичало зашаркав коготками по паркету, стартанула к ним, и минутное затишье вновь загрохотало бесконечными выстрелами.
Время потеряло свой ход для трех живых существ. Псина с визгом затормозила, вышкрябывая на полу беловатые борозды. Сара, бесцеремонно пихнула сына в просвет.
Точеная, остроконечная пуля пятидесятого калибра разорвала мягкие ткани, буквально вгрызаясь в плечо, правда, тут же выскальзывая наружу, орошая пастельную стенку неровными каплями крови.
— Мама!
Дверь сшибается с ноги, чуть по возмущаясь не совсем хлипким замком.
Тот, кто снится в кошмарах. Тот, кто уничтожил любовь и сохранил жизнь одновременно, пришел, чтобы перечеркнуть все.
Будущее всего человечества.
Сара до крови прокусывает губу, распрямляет спину, сведенную судорогой, чувствует, как горячие, быстрые струйки крови скользят по коже. Маленький собачонок обнажил сахарные клычки, лапы оттолкнули легенькое тельце и в следующую секунду щенок взмыв в воздух, сомкнул детские челюсти на плотной штанине Терминатора. Машина, лениво опустив голову вниз, тряхнула ногой – панический визг оборвался страшным треском.
О, хвала юному, храброму псу, выигравшему время для Коннор, прошатвшейся к сыну, потягивающему к ней руки, с какой - то неизъяснимой тоской, а не ожидаемым страхом в глазах. Двери серебристого пикапа были открыты, и женщина, схватив сына за плечо, постанывая бросилась к водительскому сиденью. Сердце колотилось о грудь, вышибая последние силы, но Сара провернула ключ, переключила передачу здоровой рукой, вдавила педаль в пол, выжимая из урчащего мотора все соки. Запахло жженой резиной, но аромат ее собственной крови, напитавшей свитер, перебивал все, сгущаясь вокруг плотной, тошнотворной завесой.
То, что она успела достать с полки оказалось черным, поблескивающим брелком с одной миниатюрной алой кнопочкой, располагающейся прямо по середине.
А дальше события накладывались одно на другое.
Вот, заднюю дверь, закрытую на добротный железный засов пошатнул аховой силы удар.
Вот, большой палец накрыл резиновую точку, а в голове успела скользнуть одна горькая - пригорькая мысль. Мысль о том, что она сейчас сожжет всю из жизнь, с таким трудом построенную.
Вот, Джон непонимающе смотрит на нее, тянет к рваной ране пальцы, с сложенной тряпкой в них.
И могущественный, роскошный огненный бутон раскрывается, осыпая их острой крошкой стекла, расщепляя домик в ничто, испепеляя монстра, веющего смертью. Мальчик срывающееся вскрикивает, инстинктивно закрывает голову руками, а потом оборачивается, с сумасшедшей паникой в очах, силясь разглядеть остатки лачуги, все таки уже успевшей стать уютным гнездом. Шины жалобно потрескивают, унося серебряный автомобиль в неизведанную даль, под сопровождение далеких, негодующих людских возгласов и дружного, траурного воя сигнализаций.
Коннор откидывает голову на спинку сиденья, глубоко вздыхает, ощущая, как тяжкий, тошнотворный, колючковатый ком встает посреди горла. Ленивые, золотистые отсветы проносящихся мимо машин и витрин создавали иллюзию противно - приторного уюта, отогнать которую от себя мальчик не мог и не хотел. Слишком сильно щемило грудь, словно разрывая невидимые ниточки, окутывающие раскаленные, ноющие нервы. Да, он знал, что так будет, и не верил словам матери, таким сладостным, обнадеживающим, погружающими в дымку несбыточной мечты. Но именно сейчас все это – похоже на удар ножом под ребра. Трагично, скоро, динамично, слишком опустошающе.
— Ты... как? — Сара мучительно морщится, бесшумно сглатывает, царапая растрескавшуюся, пересохшую глотку, сжимает губы, отправляя авто в очередной поворот.
Джон резко оборачивается к маме, плотно зажимавшей рану вымоченной тряпицей. Ее лицо, за время призрачного, спокойного существования наконец приобретшее приятный, живой румянец, лишившееся сероватых, сосудистых синяков под глазами, вновь осунулось – так быстро, и так сильно, заостряя каждую черту. Линия подбородка стала такой суровой, грубоватой, зрачки, словно иссушенные, дико ширясь, лихорадочно двигались, тускло отражая разгорающиеся огни городка, уперто стараясь охватить все пространство вокруг.
— Тебя нужно перевязать. — мальчик сцепил руки в замок, прижал их к штанам, тревожно глядя на горбящуюся мать.
— Как только, так сразу, — испарина, проступившая на висках, медленно пропадала, сменяясь синюшной бледностью, — мы еще не достаточно далеко. — кончики пальцев багряно раскраснелись, обхватив обивку руля так, будто это единственно возможное спасение.
— А когда будет далеко? Когда ты потеряешь сознание и влепишься в встречную машину?
Сара, рыкнув, прикусила десну, бросив беглый, раздраженный взгляд на сынишку, попавшего в самое яблочко ее опасений. А вдруг вытекло слишком много крови? Ее мутит, бросая в полузабытье, глубина которого еще мала, но страшна своим расфокусированным восприятием. Звуки мерно гудящего мотора, голоса проскальзывающих мимо людей – все испарилось, вертясь калейдоскопом ярких и блеклых пятен.
Она сейчас как раненный Кайл – за ней драгоценная, эквивалентная всему ноша – Джон Коннор – в плече рваная, черная дыра, кровь пропитывает полотенце, прижатое онемевшими пальцами. Риз держался до конца, тоже истекая кровью, бежал вперед, как бежит сейчас Сара, вдавливая педаль газа в пол, до упора, боясь и врезаться во что - нибудь, сминая крепкий корпус джипа, и не успеть упрятать сына туда, где он будет в безопасности.
Ведь это практически одно и тоже.
Женщина цепляется осоловевшим, помутневшим взглядом за затемненный переулок, утопший среди десятков или даже сотен почти одинаковых домов, сбавляет скорость, напрягается, поворачивая руль, стягивает губы в тонкую, иссиня - серую линию, полу осознанно жмет на тормоз, утыкаясь разгоряченным лбом в неожиданно прохладный руль. И этот расползающийся по телу, дурманящий холодок она будет помнить так же хорошо, как и напряженное лицо сына, его не то крик, не то стон, а потом волны безвестности завлекут ее в пучину лишенную просвета. Даже самого маленького.
Даже самого ничтожного.
— Мама!
Отредактировано XX - Среда, 08.10.2014, 00:51 |
 |
| |
| miksamkhin | Вторник, 11.11.2014, 00:06 | Сообщение » 22 |
 T-3000
Сообщений: 7540
| Мда, здорово их накрыли... А песика жалко очень.
|
 |
| |
| XX | Четверг, 04.12.2014, 22:43 | Сообщение » 23 |
Повстанец
Сообщений: 23
| 2029. 21. Январь.
Я стала странно переживать чувства. Глобальные ужасы встречаю хладнокровием, а с сущих мелочей развожусь в хлам.
Совершенно спокойно выслушиваю отчеты о диких потерях, не кашлянув, не поведя бровью, даже не содрогнувшись душой.
Прихожу в комнату, вижу на вороном стволе орудия новую царапину, и жгучая ярость выплескивается наружу – сбиваю кулаки в кровь, рыча как неподконтрольный, измученный зверь.
Все поменялось местами. Тот факт, что внутри меня живет монстр, выпустить на свободу которого никак нельзя – больше не гложет, не давит. Как - то осел в глубине, как неактивный вирус, как полуиздохший паразит. Меня больше не дерет на части от разношерстых взглядов солдат, ни в одном из которых не прочесть хоть каплю положительной эмоции. А самое пугающее – это все не страшит. Оно есть и осознается, будто отслаиваясь от сознания, заполненного схемами боев, цифрами потерь, которые, вроде бы, должны волновать вовсе по - другому. Не плохо было бы вернуть чувства в полной мере. Хотя, хочется ли этого?
Да. Ведь это все похоже на то, чего даже сквозь пелену этого херового состояния я опасаюсь. А вдруг?
Писать и рассуждать долго – не мое. Я, так сказать, приверженец действий. Действий активных, рисковых, даже сумасшедших. Но, думается, это вернет меня обратно, к совершенно человеческому существованию. В моральном плане. Холодность, даже излишняя, слишком контрастирует с моим прошлым поведением. Нет, я не позволяла себе много, но слышав разговоры солдат, понимала – не так уж и профессионально вуалировала свои чувства - эмоции.
" Смотрела грустно так, аж сердце заныло. "
" Улыбка плохая. Не, не – красивая, в смысле – траурная, как это говорят... О! Вымученная! "
Меня это и злило, и радовало. Радовало то, что для бойцов я тоже человек. Что понимают и принимают мои переживания. Злило то, что в окружающих условиях чувства – как пистолет, дающий осечку.
Опять взрывы, голоса, крики, неритмичный стук в дверь и мне нужно идти. Туда, где меня не ждут, но во мне нуждаются.
2029. 27. Январь.
Затишье.
И не понятно что хуже – эта тишина, или грохот выстрелов. В беззвучности сильней грызут волнения... Хотя, кому врать? Себе? Почти ничего нет.
Воспоминания как рецидивы у страшной болезни. Такие яркие, аж больно, такие быстрые, что не успеваешь понять, и только противный осадок остается, который эмоцией не назовешь – либо ее зародышем, либо издыхающими останками.
Меня чуть - чуть перестают дичится. Кайл нервно сглатывает и улыбается мне в ответ, когда я, утирая кровь после напряженной атаки, ухмыляюсь ему, по - детски радуясь этому хлипкому проблеску чувственности. Мне, наверное, не хватает его, потому что даже через какие - то коды и цифры, мельтешащие перед сном, я вижу еще не изувеченное лицо брата – может это и кусочек памяти, а может разыгрались крупицы фантазии.
Иногда я слышу странный шум. Он внутри меня, шипит, хрипит, стонет. Но мне приятно, ведь понимаю, что это – остатки прошлый воспоминаний, неотцифрованных, еще живущих слабым, закашливающимся дыханием. Мелодия изгибается, извивается, летит вверх, вниз, вправо, влево. Она всюду, исполняет меня холодом от того, что в основном чувств я не чувствую, я только осознаю, что это, и как бы я реагировала, не случись бы всего. А еще мне проще смирится с тем, что очевидную вещь я приняла слишком поздно. И что теперь уже мне остается только мечтать. Или понимать, что я мечтаю.
Лучше бы Джон не был бы ко мне так снисходителен. Хотя, его можно... понять. Я стала ему близка – своей упертостью, запальчивостью, робостью, остроязычностью, верой в ничто, искренней надеждой и кровавой жестокостью. Набором качеств, необходимых для война, но делающим человека психом. Повернутым, съехавшим с катушек, больным, чокнутым. Коннор разговаривал со мной, находил отдушину, маленькую, серую, загнанную, но близкую. А теперь я, сияя белесой подсветкой глаз, мягко, как только позволяют мне голосовые связки, говорю.
— Пора заканчивать. Идем же спать.
Стала разговаривать с лидером Сопротивления на вы. Раньше спокойно были на ты, но сейчас мне не хватает – нет, не духу. Уверенности в себе? Или я так пытаюсь отдалить Коннора, руководствуясь эмоциональной своей стороной, пускай и тускнеющей с каждым днем. Какой - то странный огонек меркнет в усталых глазах мужчины, он напрягается, отводит от меня взгляд, заставляя сердце погнать кровь по сосудам быстрее, впрочем, ничего этим за собой не неся.
Вот и тишины нет. Не нападение – кто - то истошно орет во все горло. Хочется его убить. Нужно, надо, необходимо идти, ведь один мой вид внушает страх в души солдат.
|
|
| |
| Басаврюк | Суббота, 06.12.2014, 20:04 | Сообщение » 24 |
 T-888
Сообщений: 616
| Круть. Жесть.
Критика: 14-летние девочки так классно не говорят.
Технические замечания:
вряд ли в Америке даже после ядерного апокалипсиса появятся кирзачи;
пятидесятый калибр в плечо - это крышка;
действие все же происходит в англоязычном мире, так что смена обращения с "ты" на "Вы" как-то режет глаз.
|
|
| |
| XX | Понедельник, 08.12.2014, 19:47 | Сообщение » 25 |
Повстанец
Сообщений: 23
| Дыхание, глубокое, ровное, спокойное, молочным облачком вырывается из выцветающих губ, впрочем, еще отливающих нежно - алым, покрытых частой сеткой рассохшихся трещин. Она словно спит – ресницы иногда дрожат, отбрасывая длинную, хищную тень на щеки, трепещущую, как языки пламени. Веки робко дергаются, человек едва различимо, хрипло стонет, неосознанно подаваясь грудью вперед. Звенит металл – слегка натянулись потертые, но крепкие цепи, наверняка нужные, чтобы не дать этой девушке сбежать. Молодая, миловидная, пускай и закаленная, как от сюда вырваться, чего так страшится в ее сладковатом облике?
Блик химического, холодного света, уже знакомого этому человеку, скользит по ее бессознательному телу, перебегая с испещренной царапинами – глубокими и мелкими, черными от засохших в них остатков чьей-то крови – столешницу, на сероватую кожу, прорванную в некоторых местах. Там, где сиял неизвестный, будто инопланетный материал, сильно отличающийся от того, что уже побывал на этом столе. Приборы, окружающие койку стройным рядом попискивающих панелей, внушающей толщины стальная дверь, петли которой были размером с приклад автомата – если бы она проснулась, наверняка бы радостно улыбнулась этой угрюмой обстановке, припоминая прошедшее тут увлекательные часы.
Джон Коннор, впервые за долгое время, и раз миллионный за свою жизнь чувствовал, как отчаянье аккуратно подкрадывается к нему, вовлекая, приглашая в мир исполненный горечью, еще большей, чем окружает мужчину сейчас, в этот самый момент, когда кто - то вновь гибнет, жертвуя собой на благо будущего человечества. Судьба предоставляла ему тысячи возможностей сполна насладится всем великолепием страданий, и вот, она вновь преподносит ему замечательный подарок.
Коннор учил себя не привязываться к людям. Это было необходимо, иначе не быть ему сильным, мудрым, хладнокровным и рассудительным командиром. Джон часто задумывался, насколько это отвратительно по отношению к себе – лишать себя же права чувствовать, но слишком многое было поставленно на противоположную чашу весов. Он это понимал, и даже очень хорошо, чтобы угождать собственным эмоциям, но мужчина шагал по затихшему бункеру, цепляясь взглядом за понурые, опостылевшие, крошащиеся бетонные стены, в очередной раз осознавая, что оплошал. Оплошал, потому что позволил слабину, позволил сердцу расслабится рядом с этим бойцом.
Рядом с Элайджией Риз. Его тетей, не знающей и даже не подозревающей об их родстве. Младше его на 20 добрых лет, но ни чем не хуже в битве, ни чем не уступающей в опыте – и жизненном, и военном. Хотя, догадаться какие таланты таят в себе эти горящие, притягивающие глаза, глядя в них – невозможно.
Дверь показалась из - за угла темным, от чего - то расплывающимся пятном, и Коннор уже не услышал, как отточенно козыряют ему солдаты, изо всех сил охраняющие вход, как испуганно скрипят натруженные петли, как он сам нервозно сглатывает, царапая гортань, стоит его помрачневшему взору попасть на тело, лежащее на том белом столе, над которым еще недавно она сама склонялась, рассматривая детали изощренного плечевого сустава Т - 900.
— Интересно?
— Еще как.
Она в задумчивости касается рукой волос, чуть приклоняет голову, впиваясь взглядом в хитрое сплетение окровавленных железок. Джон с беспечной ухмылкой наблюдает за ней, прощупывающей облегченный сервопривод, обладающий гораздо большей силой, нежели его массивные, грубоватые предшественники, обернутые в надутый мускул, присущий только настоящему бодибилдеру. На лице девушки проступают странные эмоции, скоро сменяющие друг друга – то азартная заинтригованность, то странная обеспокоенность, впрочем, легко объясняемая.
Машины становятся новее. Их сложнее распознать – если раньше они просто пахли и выглядели как люди, то теперь киборги повторяют тонкие человеческие движения. Моргают так же как и люди – то подолгу напрягая глаза, то часто - часто, словно не веря увиденному. Скрещивают пальцы, приподнимают подбородок, силясь уйти от испытующего взгляда охранников, поправляют штаны, обмундирование, вздыхают, скользя взором по выжженным пейзажам 21 - ого века, чертыхаются, ударяясь ногой об каменный выступ. Им невольно начинаешь верить, цепляясь за эти пожимания плечами и резво бегающие зрачки.
Поэтому Риз и всматривалась в безобразно сложный механизм, одновременно и восхищаясь гениальностью творения, и страшась последствий отвратительно быстрого прогресса. Будучи командиром, девушка тоже понимала, что сообщить об этом солдатам, значит приубавить и без того не крепчайшей уверенности в победе. Выкованной долгими, изматывающими речами, требующими тебя всего без остатка – свою силу нужно отдать бойцам, до последней капли.
— Хреново, — Элайджиа отрывается от Терминатора, медленно добирается взглядом до Коннора, встречающего его с крайне глубоким пониманием, — все новее и новее, как мы...
— Это оставь мне, Риз.
Она кивает, шаря рукой в набедренном кармане. Сутулится, потом распрямляется, щелкает суставом указательного пальца, и Джон не выдерживает этого встревоженного вида.
— Мы справимся.
Девушка чуть вздрагивает, приопускает вскинутые плечи, став намного мягче. Исполненная неизъяснимой доброты улыбка трогает краюшки ее губ, светло - коричневая радужка будто заиграла своими беловатыми крапинками. На душе стало легче, хотя бы на чуть - чуть. Мужчина знает, что через пару минут призрачная иллюзия уюта и теплоты испарится, растаяв в спертом воздухе блеклой россыпью надежды, но отвечает солдату так же искренне, как и маме, будучи несмышленым ребенком, не считанное количество лет назад. Эти пугливые мгновения отдушин распаляли внутри милое, необходимое для человека чувство.
И его он лишился сейчас.
Она дышит, черты лица ее живы, и от этого еще хуже. Металл пробивается сквозь кожу, делая вздымания груди до тошноты неестественными. Но, черт возьми, неужели это всего лишь машина, одаренная обликом Элайджии Риз? И почему в этих затихающих и подрагивающих вздохах чудится людская душа? Бойцы, вытянувшиеся в шеренгу за его спиной, замерли, сдавив оружие в онемевших пальцах. Главнокомандующий, проведя заходящейся в тряске ладонью по подбородку, повернулся в пол - оборота, зажмурился и выпалил:
— Покиньте помещение.
Солдаты молчали, переминаясь с ноги на ногу, ковыряя носом сапога сыроватый пол.
— Это слишком опасно... сэр, не стоит.
— Покиньте.
Джон опер руки о столешницу, раздувая мышцы спины.
— Помещение.
Дверь невыносимо медленно закрывалась, стоная вымученными петлями. Коннор, остервенело всматриваясь в спокойное выражение девушки, придвинулся ближе, одернув себя от желания сжать руку, обделенную теплой плотью, больше похожую на набор острейших лезвий. Его губы сжались, вытянулись в тонкую линию, разжались и приоткрылись, когда он боролся с собой, утихомиривая одичало расшалившееся сердце.
— Ну вот ты и вернулась. Пусть даже так.
— Ты знаешь, я надеялся, но все равно, сильно сомневался, ты понимаешь. Даже мне слишком сложно сейчас молчать, когда ты опять рядом. Моя любимая тетя, как младшая сестра мне. И ведь в этом огромный минус. Привязываться в военное время – самоубийство, да? Вот кому - кому, а мне нельзя. А я? Джон Коннор – легенда. Все об одном.
Ожили приборы рядом, разбавляя тяжкую тишь в комнате неожиданно приятным попискиванием.
— Жаловаться низко. Но и не жаловаться невозможно. Даже завуалированно. Как бы я хотел, чтобы ты сейчас очнулась просто человеком, я бы обнял тебя. — приглушенный голос сорвался, грубо отскочив от противоположной стенки.
— Только это война, Риз. Война. Прикипел к тебе, открылся, и что же, и зачем, и вроде ясно все, да так ясно, что себя хочется убить. Друг нужен любому. Ты – мой друг. Мой лучший друг. Союзник, сотоварищ.
Коннор, сведя пальцы на переносице, подался вперед, чуть склоняясь над дремлющей Элайджией. Дрожащая кисть придвинулась к почти целой, перечеркнутой мелкой царапиной, щеке девушки, загрубевшие подушечки пальцев прошлись по прохладной коже. Меж ребер прошелся болезненный холодок, опутывая сердце ореолом щемящей, беспросветной тоски. Нет, он не сможет привыкнуть к потерям. Не сможет перебороть изнутри эти волнения. Джон Коннор останется человеком, умело скрывающим себя настоящего, ради сотен тысяч людей, ради надежды, то угасающей, как пыльный солнечный свет к вечеру, то распаляющейся, как факел, яростно зажженный после победы, вырванной из титановых, цепких рук смерти.
— Что же будет, когда ты очнешься?
Он с усилием отвернулся от девушки, сильно прикусывая щеку. Оправив замявшийся воротник задубевшими пальцами, мужчина потер кончик носа, и оттолкнулся от койки. Ладонь легла на габаритную ручку, дверь, на удивление мягко поддалась.
— Привет, Джон.
Отредактировано XX - Понедельник, 08.12.2014, 19:49 |
|
| |
| Басаврюк | Понедельник, 08.12.2014, 20:56 | Сообщение » 26 |
T-888
Сообщений: 616
| XX - просто дар Божественный! Все так живо, ярко и по-терминаторски мощно!
|
|
| |
| XX | Среда, 25.02.2015, 20:36 | Сообщение » 27 |
Повстанец
Сообщений: 23
| Цитата Басаврюк (  ) XX - просто дар Божественный! Все так живо, ярко и по-терминаторски мощно!
Вы меня просто засмущали! От таких отзывов хочется писать и писать. Спасибо вам.Добавлено (25.02.2015, 20:36)
---------------------------------------------
Бога нет.
Ричард Дуглас считает так чуть ли не с детства, руководствуясь собственным жизненным опытом. Самым плачевным, накопленным еще с довольно малых лет, но полностью осознанным несколько позже.
Сначала он верил. В рай, в ад, в вездесущего, мудрого Всевышнего, восседающего на небесах, окруженного мягкими, отливающими тепло - персиковым облаками, с уютным запахом церкви, привычно витающим вокруг. Мальчик верил в душу, в ее перерождение, в то, что после смерти она вспархивает, как причудливая птица, расправляет крылья и взмывает ввысь. Ричард часто задумывался о том, как выглядит неуловимая, тонкая человеческая душа, упорно и надоедливо расспрашивал близких, назойливо возникая рядом в самые неподходящие моменты, пока мама, от чего - то нервно хлопнув кухонной дверкой, задрожавшей на хлипких, закоцанных петлях, не обернулась к нему, не присела на коленки, мягко, устало улыбнувшись. Морщинки сложились замысловатым узором в уголках ее еще не потускневших изумрудных глаз, тонкая ладошка мягко легла ему на футболку прямо там, где взволнованно, в предвкушении раскрытия грандиозной тайны билось маленькое сердце. Ему казалось, что воздух вокруг затрещит от его собственной нервозности, и нежность маминых прикосновений так ярко контрастировала с его несвойственной юному возрасту напряженностью, что в голове разливалось что - то леденяще, доселе не знакомое, но потом сотни раз приходящее во время взятия преступников, перестрелок, и прочих, абсолютно нормальных рабочих моментов.
— Сыночек, твоя душа здесь.
Он округлил глаза, шумно сглотнул, медленно скользя взглядом к кисти матери, указывающей ему меж ребер. Дуглас, ощутимо прикусив кончик языка, накрыл женскую руку своей похолодевшей, беловатой ладошкой.
Свет пробивался в крошечную щель меж шершавых, толстых досок. Сарай построили недавно – дерево еще пахло лесной свежестью, пускай скоро выветривавшейся от теплых, летних сквозняков, залетавших сюда через приоткрытую дверь. Тут, в самом дальнем углу, был грубо сколоченный стол с затертой столешницей, уродливый, но крепкий стул, обитый выцветшим сукном. Было окошко, укрытое небрежно навешанным куском материи, сквозь который всё равно было видно, как сильно изляпанно голубоватое стекло черной грязью. И всё равно – тут было уютно. По - своему приятно, хоть и чтобы различить этот уют нужно часами сидеть на прошитых мешках, сложенных у стенки, наблюдать, как пылинки крушатся в желтоватом лучике света, как они сменяют друг дружку в причудливом танце, то плавно опускаясь, то бешено носясь, ловя скорый поток ветра, ненароком залетевший внутрь.
Мальчик стоял в самом центре хибары, сжимая в руке небольшой сачок. Сеть вдруг дернулась, тишь прорезала неуверенная, паническая трель лягушачьего пения. Ребенок, приподняв перемазанный в илу сачок, выцарапал оттуда несчастную рептилию, аккуратно перехватив ее пальцами. Лягушка еще раз квакнула, на этот отчаянно громко, раздувая внушительные щеки. Два ее блестящих глаза, словно человеческие – переполненные боли, горечи и колкой жалости к самой себе. На самом же деле Ричарду такая глубина только чудилась, но милые очертания ее остренькой мордочки действительно исказились животным страхом. Тогда мальчик, ослабив хватку, решил усадить верещащую рептилию обратно в сачок.
Но животина, почувствовав, что оковы стали слабее, рванулась из руки Дугласа, грациозно переворачиваясь в воздухе и звонко шмякаясь о пыльный пол сарая. Ребенок раздосадовано зашипел, разжал кулачки, а лягушка, скоро оклемавшись, энергично поскакала в сторону выхода. Багровые, заходящие лучи солнца будто указывали ей путь, ей, сбегающей все быстрее и быстрее. Вот, деревянный порог остался позади, ребенок сделал последнюю попытку поймать резвого лягушонка.
Усталое ворчание мотора папиного пикапа, странный, хлюпающий звук – Ричард вываливается наружу, с недоумением и тенью ужаса глядя на перепачканные, мощные колеса пикапа отца. Секунда, и он находит темное пятно, совершенно понятно от кого оставшееся.
— Сынок, ты чего разглядываешь?
Мальчик, осторожно присев рядом с припорошенным пылью кузовом машины, впился глазами в противно раздавленные остатки лягушки. Он взирал на чарующе покачивающиеся кроны деревьев, утопающие в ягодных лучах, на буйные завитки песка, поднимаемые шаловливым, приятным ветром. Смотрел на то, что стало с животиной и ждал.
Так и не дождался.
Разочаровавшись, он собирался заплакать, но вовремя вспомнив, что за его спиной стоит встревоженный отец, сложивший руки на боках, вскочил, неопределенно махнул ладошкой и засеменил обратно в сарай. Там, провалившись в прогретое, ароматное сено, зарыдал. Сладостно, в захлёб, поревывая. Потому что ожидания его не оправдались, даже самую малость, и то таинство веры и смерти, которое для него казалось притягивающей сказкой, обернулось ничем. Тогда Дуглас перестал веровать без видимых на то причин. Но позже понял – это правильный выбор. Ставка на самого себя.
И сейчас реальность так же не оправдала себя, прикрываясь такой же милой погодкой, нежным солнышком и ласковым ветром, а внутри напрягаясь автоматной очередью, распаляясь пламенем взрыва.
Он прогремел, пусть аккомпанируемвый трелями оружий, безобразно нежданно, отбросив его, намеревавшегося идти в самое пекло, в вороной корпус джипа. Разметая куски стен, свистя острыми осколками, огненный вихрь рос, почему - то нечеловечески опустошая душу полицейского, вначале не увидевшего такой же темный джип, одичало уносящийся от разодранного дома.
Но потом, проведя чуть трясущейся ладонью по побледневшему, залитому холодным потом лицу, зацепился взором за удаляющуюся точку, очертания которой постепенно приобрели форму авто. Дуглас не мог знать, кто внутри машины, но беспорядочный, будто скованный страхом визг шин заставил его встрепенуться, запрыгнуть за руль собственного джипа и вдарить по газам, пускаясь за виляющим автомобилем, истязая протестующе взревевший мотор.
|
|
| |
|
| XX | Четверг, 30.04.2015, 11:24 | Сообщение » 29 |
Повстанец
Сообщений: 23
| Тусклый свет керосиновой лампы неровно ложился на стенки. Их источенная, потертая поверхность странно ловила желтоватые отблески, пуская их в путешествие по грубо, скоро сколоченной мебели, покрытой зазубринами и вмятинами, такими, словно бы этим нелепым стулом и столом что - то яростно били. Или кого - то неистово избивали. В углу, у хлипко развешенного бесцветного пледа, стояла железная, с чуть тронутыми ржавчиной ножками, кровать. На тонкой, темно - зеленой подушке, тихо, хрипловато дыша, лежала женщина. Бережно накрытая маленьким одеяльцем, едва согревающим ее, она порой глухо стонала, сквозь болезненный, робкий сон.
Дверца, обитая истертым материалом, прибитым расцарапанными железками, боязненно скрипнула, приотворившись. Морозный, противно пощипывающий кожу сквознячок, просочился в комнатку вслед за ссутулившейся, облаченной в черное фигурой, веявшей еще большим холодом.
Джон как можно плотнее захлопнул дверь, торопливо оборачиваясь на мать, жалобно, сипло простонавшую во сне, очевидно, переполненном уже привычными кошмарами. Вот, он делает маленький, подрагивающий шаг к потрепанной кровати, вот, ожесточенно скрепя зубами – второй.
И, едва найдя в себе силы не рухнуть на отсыревший пол, соскальзывает по стенке, царапая балахончатую, запыленную куртку об испещренную заусенцами поверхность. Он изнеможденно роняет лицо в ладони, свистяще выдыхая ледяной воздух. Где - то в глубине словно вспыхивает обжигающая мысль.
" Проверь рану, поменяй бинты, вставай, херова тряпка! "
Коннор тяжело поднимается, неловко подходит к Саре, склоняется над ней, внимательно вслушиваясь в чуть успокоившиеся дыхание. Его кисти трясутся – он силится быть осторожным, чуть отгибая повязку, окроплённую каплями остывшей, багровой крови – частицы бинта раздражающе липнут к коже. Сквозная рана оголяется, начинает слегка кровить, пугая потемневшими краями. Мальчик полностью убирает повязку, стараясь не потревожить мать, но ее хрупкий сон рушится, она сухо втягивает воздух потрескавшимися губами. Джон тихонечко шипит, с трудом удерживая злые ругательства изнутри.
— Дж - ж - оо - н... — женщина напряженно, рывками ловя воздух шепчет, ее пальцы скребут по запятнанной простыне.
— Мама, ничего не говори, все хорошо, береги силы, — паренек тоже спустился на шепот, и в его взгляд прокралась заметная нотка паники, когда на посеревшем лице Сары крупно выступил мутный пот.
— К - к - уда ты... ходил?
— Я был тут, рядом, не волнуйся.
На короткое мгновение Коннор открыла глаза, стеклянная радужка которых будто потухла, лишившись всякого цвета, но их выражение – досады и мольбы, отчаянной, опустошающей душу, попросило за женщину, тут же откинувшуюся обратно на худую подушку. Мальчик достал новый бинт, старательно внушая себе, что все будет нормально. Но руки не слушались его, упаковка с обеззараживающей мазью упала вниз, забавно подскочив. Он, не сдерживая себя чертыхнулся, чувствуя, как внутри что - то надломилось, зазвенело, и надавило прямо на сердце, сведя ребра воющей судорогой. Не плакать. Не плакать!
А взор предательски расплывался, и только он закончил накладывать повязку, как убеждения рассыпались прахом и слезы бесконтрольно заструились по щекам. Коннор устал, исчерпал себя на сегодня, хотя, что уж скрывать, не только на сегодня.
Маму уже ранили, такое юноше не впервой, но его глупый, опрометчивый поступок, который мог стоить ему жизни, взял нечто гораздо большее.
Тяжело взвалить на себя груз ответственности за весь мир. Тем более, когда ты несовершеннолетний мальчик. Когда воображение играет слишком живо, и каждая прекрасная картина обращается в мрачный ад апокалипсиса. Когда любой пейзаж рассеивается огненной бурей, сметающей все на своем пути, высушивающей моря и реки, озера и ручейки, выкорчевывающей мощные стволы вековых деревьев, чьи кроны величественно играли на резвом ветру. Когда остается только неизменный ветер. Хотя, даже он теперь дует скорбно, свозящими, безжизненными порывами, вздымающими вытлевшие людские кости, припорошенным таким же понурым, выцветшим в жаре ядерного пламени песком.
И так каждый раз. Невольно он начинал представлять будущее, втягивался в его безысходность, скованный этой трагичностью, и вот, он уже стоит посреди пустыни, одуваемый сотней диких ветров, веющих чем - то загробным.
Но Джон не мог даже близко представить, чего будет стоить ему эта вылазка.
Его никто не заметил, среди бешеной суеты пожарных и копов, среди солидной толпы любопытных зевак и пары семей, напряженно вглядывающихся в останки дома, неприметный человек в капюшоне, плотно накинутом на голову, вовсе не привлекал внимание. И даже его искажённое нескрываемой печалью лицо никого не привлекло.
Коннор смотрел. Он видел, как полицейский с разочарованным видом провел ладонью по чуть остывшему пепелищу, стряхнув сажу резко встал, что - то бросив напарнику, усердно исписывавшему страницу за страницей своего зеленоватого блокнота. Он видел, как пожарник, широко разведя руками в массивных перчатках протяжно выдохнул, однозначно покачав головой. Он видел то место, которое сейчас заполонили незнакомые, противно мельтешащие люди, и не мог понять, вернее – не мог осознать, что это его дом. Что это был его дом.
Взрывом снесло большую часть стен, а то, что осталось, жалко высилось обгорелым скелетом. В земле, больше похожей на перемолотый уголь, выгоревшей до тла, ширилась размашистая воронка, видно, бывшая в самом эпицентре взрыва. Пепел взлетал от легчайшего дуновения, и, когда где - то рядом приглушённо заскулила собака, сердце Коннора неприятно похолодело, а под кончиками его пальцев, на ничтожно скорое мгновение словно вновь оказалась пушистая шерстка еще безымянного щенка. Или уже безымянного – как и это место, к которому паренек почти привык, и даже позволил закрасться в душу слабой, зыбкой, вечно ускользающей мечте о том, что когда - нибудь этот дом сможет по - настоящему называться...
Воспоминания и мысли нанизывались одно на другую, противно потягивая за самые беззащитные нитки, и его самоконтроль все сильнее и сильнее растворялся в приторной смеси чувств.
Ему видится, как мать улыбается ему, сажая что - то в саду, залитом
мягким солнечным светом – и он поднимает содрогающуюся кисть к лицу.
Ему видится, как ночной, ненастный дождь хлещет в окно, сквозняки то и дело наровят протиснуться внутрь, но тут тепло и уютно, ирреально уютно, там было совсем нереально уютно.
Невольно он вспоминает еще что - то, но мысль прерывает громкий, сдавленный всхлип.
— Элайджия!
Девочка, протиснувшись сквозь редкие людские ряды, шокировано, со слезами на округлившихся глазах, смотрела на прах его дома. Ее мать быстро подбежала к ней, небрежно толкнув пару зазевавшихся человек, схватила ее тоненькую ручку, крепко сжала, и, чувствуя, что дочка обескураженно стоит на месте, словно бы земля притягивает ее магнитом, мягко перехватила ее за талию, бережно поднимая на руки. Розовая ладошка ребенка так и осталась прикрывать ее приоткрытый ротик, искаженный какой - то неизъяснимой эмоцией. Да и ее мама – их соседка, с слегка затравленным страхом во взоре резко оглянулась на пепелище, и почти сразу же, уже не оглядываясь, рванула в сторону своего участка.
Все это колыхнуло в Конноре какие - то противоречивые чувства, и он потупил взгляд в асфальт, укрытый густыми хлопьями сажи.
Конечно Джон не подозревает, что в полицейской машине сидит крепкий молодой мужчина, лоб которого покрылся испариной, не сводящий мутный, неясный взгляд с его потемневшего, осунувшегося
лица.
Что он здесь делает? Как Сара могла его отпустить, как Джон Коннор мог быть так глуп, вернуться сюда, где его мог поджидать этот монстр? Зачем, зачем этот идиот сюда пришел?
|
|
| |
| Басаврюк | Пятница, 01.05.2015, 17:08 | Сообщение » 30 |
T-888
Сообщений: 616
| Хорошо, но мало. Автор, не ленись!
|
|
| |
